— Они ушли, — сказал Лаво, словно извиняясь передо мной.

ДИРЕКТОР МАТУР

Часы мои остановились. Я не знал, сколько времени. Меня могли бы и покормить: заключенных следует кормить. Князя Урао увели, и он долго не возвращался. Я пытался выглянуть в зарешеченное окошко, для чего подтянул к нему койку. Но я все равно видел только покрытое тучами мрачное небо. Может, меня забыли?

Стоя на койке, я не заметил, что дверь открылась и вернулся князь Урао. Солдат, втолкнувший его в камеру, тут же ушел.

Я пригляделся к князю, стараясь обнаружить на его лице следы побоев, но следов не нашел. Князь казался спокойным.

— В любой момент, — сказал я, — может начаться землетрясение. И мы будем погребены заживо. В любой момент.

— К тому времени меня здесь не будет.

— Вас выпустят?

— Конечно, выпустят. У них нет улик. Они не посмеют, — говорил он, словно твердил латинские спряжения. — Скоро прибудут воины из племени Кха, и эти солдаты разбегутся, как крысы…

Он не понимает! Мы одни в городе! Все ушли…

Я влез на койку и, встав на цыпочки, прижав лицо к решетке, принялся звать на помощь… Никого…

Вдруг в дверь постучали. Три раза.

Отодвинулся глазок, и кто-то заглянул в камеру. Не слезая с кровати, я закричал:

— Сюда, скорее!

Кто-то возился с засовом. Я подбежал к двери.

Дверь приоткрылась, и человек с той стороны прошипел: «Тише!»

Открывавшаяся дверь откинула меня в сторону. Я узнал капитана Боро. Он закрыл за собой дверь и сказал:

— Князь, скорее! Я рисковал всем, пробираясь к вам.

Князь открыл глаза.

— А… — сказал он спокойно. — Это вы, капитан. А где мои люди?

— Их грузовик задержали. Им рассказали о землетрясении, они сели в грузовик и поспешили к себе в деревни.

— Только ты? — спросил князь. — Только ты не предал меня?

— Скорее, князь, — ответил Боро. — В любой момент они могут вернуться. У них мало людей, их всех отправили на аэродром разгружать самолеты с продовольствием. Они могут вернуться.

— Идем, — сказал князь.

— А я?

— У меня нет места в машине, — сказал Боро. — Я всю ночь скрывался в сарае, меня ищет майор Тильви. Но я счел своим долгом…

— Я не забуду, Боро, — ответил князь. — Ты можешь и в будущем рассчитывать на мое покровительство. Ты уедешь со мной в Швейцарию.

— Вы не имеете права! — закричал я.

Капитан Боро пропустил князя вперед, я попытался пробиться к двери, но капитан вытащил пистолет и прицелился в меня.

— Прибить его? — спросил Боро, словно о бродячей собаке.

— Пускай живет, — сказал князь. — Вы же знаете мою доброту. Он ничего не скажет. И запомни, — добавил он, стоя в дверях и запахивая свой халат, словно тогу императора, — если заговоришь, умрешь. Когда все кончится, мы снова станем друзьями.

И он улыбнулся своей застенчивой и зловещей улыбкой испорченного мальчика, показав отличные белые, красивые зубы.

Хлопнула дверь, звякнул засов. И я остался один.

Я не знаю, сколько я простоял посреди камеры, опустив руки, не в силах сделать шага, — я был забыт, я был обречен.

ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

— Они пошли в горы, — сказал староста.

— Мы пойдем? — спросил я.

Я боялся, что он откажется. У него в деревне родные, о них надо заботиться. Если бы он отказался, я бы не мог возражать.

— Немного пойдем, — сказал староста, подбирая английские слова.

Мы пошли дальше. У контрабандистов тяжелый груз, а мы идем налегке. Тропинка шла все время вверх, иногда повисая над скалами, порой убегая вниз, в узкие щели, прорезанные ручьями. Солнце поднялось, мои, наверное, беспокоятся, я старался не думать о том, что скажет Отар и как разгневается Вспольный, потому что я веду себя, как не следует вести человеку в служебной командировке. Охотники громко переговаривались, шутили, курили, но я уже обратил внимание, что всегда один из крестьян шел в шагах пятидесяти впереди.

На седловине горы, покрытой густой невысокой травой, мы остановились передохнуть. Я рухнул на траву, спугнув какую-то змею, но так устал, что не обратил на это особого внимания. Минут через пять я отдышался и смог сесть.

Остальные уселись в кружок, курили. Мне не следовало рассиживаться здесь, словно я слабее других. Я поднялся и начал взбираться за старостой и Лаво к недалекой вершине горы. У вершины я догнал их. Отсюда открывался вид в долину, по дну которой, появляясь в зеленой путаной вате деревьев и снова исчезая, текла извилистая тонкая речка.

— Лонги, — сказал староста и показал рукой направо.

Деревню отсюда не было видно, но места были почти знакомые. За следующим хребтом мы впервые встретились с Па Пуо.

Лаво достал из футляра на поясе большой армейский бинокль и начал внимательно разглядывать долину. Старосте надоело ждать, он протянул руку, но Лаво с биноклем не расстался.

— Э! — он показал вниз, туда, где речка пересекала зеленое пятно поляны.

Я ничего не видел. Лаво протянул мне бинокль.

Махонькими точками вдоль реки передвигались люди. Воздух был чистым, но от жары колебался, и потому люди словно плыли сквозь прозрачный поток.

— Па Пуо, — сказал староста.

— Мы пойдем туда? — спросил я неуверенно.

Староста пожал плечами и стал спускаться к своим спутникам.

— Я останусь здесь, — сказал я. Голос у меня был пасмурный, как у младенца, вымаливающего конфету.

— Нет, — сказал староста. — Ты звони. Телефон. Самолет прилетит. Я звонил, самолет не прилетит.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда быстрее.

— Быстро, быстро! — староста подгонял своих спутников, они подбирали копья, ружья, подтягивали пояса.

Староста первым повернул к озеру, назад, где пеной зеленого прибоя нас ждал лес. Оттуда навстречу нам вышли люди.

ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ

Когда я проснулся, солнце ослепительно светило в окно, в листве дерева суетились золотистые пичужки, под верандой громко разговаривали солдаты. Отара Давидовича не было. Его раскладушка была убрана. Не ясно, спал ли он вообще.

Поднявшись, с трудом расправив затекшие, ноющие члены моего тела, я добрался до стола, на котором обнаружил записку:

Я отвинтил крышку термоса, налил кофе и начал дозваниваться на остров. Безрезультатно.

Отар Давидович вернулся в половине первого. Он сразу спросил:

— Володя не приезжал? Не звонил?

— Нет.

— Так, — сказал Отар Давидович. — Займемся аппаратурой.

Около часа мы перетаскивали приборы в сад. Отар Давидович молчал, да и я не разговаривал, потому что, несмотря на кажущуюся простоту, разборка аппаратов, переноска их и установка на новом месте требовала больших физических усилий и крайней осторожности.

Работа была в разгаре, когда Отар Давидович сказал:

— Дальше я справлюсь один. У меня к вам большая просьба. Возьмите, пожалуйста, машину и найдите майора. Я беспокоюсь за Володю.

— Я сделаю все возможное, — заверил я Отара Давидовича. — Будьте совершенно спокойны.

Мне пришлось идти пешком: капот «джипа», на котором вернулся Котрикадзе, был распахнут, шофер чинил мотор. Через десять минут я уже был в губернаторском дворце, где мне удалось узнать у дежурного, что майор уехал в механические мастерские. Я решил сходить туда пешком, благо все расстояния в Танги сравнительно невелики.

Мой путь лежал мимо маленькой церкви, подобной тем, что изображаются на немецких или швейцарских рождественских открытках. Дверь в церковь была открыта. Оттуда доносился чей-то монотонный голос. Любопытство заставило меня заглянуть внутрь. Свет из узких высоких окон освещал старика, лежащего в гробу. Его лицо являло собой зрелище полного умиротворения и покоя, словно этот человек долго шел, устал и заснул. Полная пожилая женщина в темной одежде стояла у гроба. Я пошел дальше. Люди рождаются, умирают, и город, доживающий свои последние часы, кажется постоянным и вечным, куда постояннее живущих в нем людей…